"Читал ли ты Руслана и Людмилу?"
— Как, известно, спросил своего брата Александр Первый и тем обеспечил Пушкину милостивую встречу с другим царем. У многих декабристов были изъяты вольнолюбивые стихи поэта и это грозило судьбой Рылеева. Но, Николай Первый не забыл комплиментов сказочной поэме; в час свидания в Петровском дворце в сентябре 1826 года они положительно воскресли. Следовательно, мы хотим коснуться произведений, запечатленных августейшими читателями с оценкой для потомства.
Как известно, самый главный библиофил из царей был страшным тираном, коллекцию которого до сих пор ищут экстрасенсы. Еще он немного выступал, как покровитель знаменитого первопечатника, но вскоре посоветовал ему «делать» духовные русские книги на чужбине. Вспоминая первых Романовых, мы думаем: и они любили красноречивость летописей, однако за неимением цитат смотрим в конец XVIII века. Здесь своей начитанностью ошеломляет такой любознательный человек, что перечислять ее литературные пристрастия: от Вольтера до Фонвизина, — надлежит особо. «Я до сих пор без ума от Вашего Бригадира»! — досочинил за Екатерину Великую Гоголь. И Радищева она прочитала с тем же усердием. Пушкин заметил в последствие, что «Путешествие из Петербурга в Москву», — плохо отредактировано, но в устах Екатерины II мы можем выделить ее, как книгу необыкновенной судьбы. Не накинься на нее повелительница, — может быть именем Радищева не называли бы старинные улицы наших городов. Жалко конечно что Екатерина (в душе литератор, автор «Наказа») не вызвала на беседу Радищева, или милейшего Новикова; притом, что она позволяла Державину спорить с ней и хлопать дверью…
Павел Первый больше читал рыцарских романов, не воспринимая всерьез зачатки профессиональной русской литературы, которой трудно было внимать без напряжения.
«Письма Русского путешественника» с их сентиментальностью отличались от Радищева отсутствием дубовой архаики и тем, что путешествия к подножью Везувия намного интересней, чем по родному бездорожью. Итог литературных успехов Карамзина — полученное в 1803 году звание придворного историографа и совместные обеды с Александром Первым. За это творческое доверие великий историк своеобразно отплатил самодержцу, объяснив за чашкой кофе, что крепостное право, не страшно, и некий простолюдин может на пасеке срывать цветы удовольствия в обществе снохи забритого в рекруты сына, а богач! — наоборот страдать от подагры и одиночества. Humour noir, как понятие появится позже, а Карамзин напишет 12-томную книгу которую прочитают все цари. В пригородном Павловске тогда же возникнет кружок русских писателей с угощавшей их вдовствующей императрицей. Сочинявшие симпатичные элегии мигом печатали их за счет казны или в качестве почтения к порфире. Жуковский и Крылов — вот фигуры, без пышных томов заслужившие любовь и цитирование царей. Уже и после кончины Марии Федоровны в 1828 году именно в Павловске Гоголь дебютирует с «Вечерами на хуторе», которые Николай I пролистал с удовольствием. Что он вообще внимательно читал, кроме отредактированного им же «Бориса Годунова»? — «Советую переделать в роман наподобие Вальтера Скота», — посоветовал он Пушкину, ничего не поняв из этой эпической трагедии. Кажется, царь не оценил всей прозы своего камер-юнкера, но принимал его стихи. Вероятно, любил античность. « С Гомером долго ты беседовал один» — подтасовывал ему поэт любезность на куртаге в Зимнем Дворце. Это, приписанное в советское время Н. Гречу стихотворение и отдельные экспромты Николая Первого позволяют предположить, что он в большей степени ценил классическую и современную европейскую литературу. Вспоминается случай в Петергофе, когда завидя своих дочерей, прячущих какую-то книгу император рассмеялся: «Не волнуйтесь, я знаю, что это «Учитель Фехтования»! Как я узнал? Это последний роман, который я запретил для ввоза в Россию».
Самое удивительное: когда вышли «Мертвые Души» иностранные правители предупредили самодержца, что в России появилась опасная книга, равносильная «восстанию Спартака», но Николай Павлович только мрачно улыбался. Зная преданность Гоголя; его денежную зависимость… Да и прочитать этот занудный шедевр о котором говорили ему все домочадцы не получалось. За то простодушный «Тарас Бульба» и другие малороссийские новеллы его радовали, как и любимейшая пьеса «Ревизор».
На литературе: от Карамзина до Пушкина вырос Царь-Освободитель, другом детства которого считался Алексей Толстой, в силу творческих обид посвятивший «Князя Серебряного» не Александру, а его венценосной супруге Марии. Уже тогда, покровителем писателей и завсегдатаем книжной лавки Модеста Вольфа — стал Константин Николаевич. Еще в юности, великий князь Константин добивался издания бесцензурного Гоголя, дружил с Гончаровым и главное, — воспитал знаменитого сына. Как и дирижерская палочка Штрауса в великокняжеском Павловске, эти истории не утратили своего книжного обаяния.
«Кого Вы можете назвать самыми замечательными людьми России, кроме меня?» — спросил как-то Александр Третий и, услышав в ответ, что это Лев Толстой и о. Иоанн Кронштадский, — засмеялся. А после добавил: — «не думал, но, наверное, Вы правы». Сложные отношение с Толстым, которому Александр III хотел помочь протащить запрещенную цензурой «Крейцерову сонату» наверное объясняются гордыней трудолюбивого графа. Когда пробегаешь глазами письма Льва Николаевича двум царям, понимаешь, что их могли и не вручить. А ведь «Войну и Мир», как и «Евгения Онегина» любили все цари и особенно похожий на Николая Ростова — Николай Александрович Романов. Фраза: «Господи, помоги мне хоть раз в жизни затравить матерого волка, большего и не прошу в жизни», — созвучна нелепой стрельбе Государя по зверушкам в Беловежской пуще и лесничествах императорской охоты.
Под конец свое жизни, Лев Толстой сморозил, назвав Николая Второго, «Чингиз-ханом с телеграфом», а тот не зная, как выразить соболезнование по случаю кончины отлученного от церкви писателя остроумно выразился в телеграмме, соболезнуя о смерти автора романа «Война и Миръ».
Общеизвестно, что в ссылке Николай Второй много читал. Созвучие таких имен, как Конан Дойл, Мережковский, — целыми собраниями взятые в Тобольск — поразительны. Замечание по поводу книг скупы, но это уже не фельетоны Аверченко, единственного из писателей приглашенного к царю на сигары. С другой стороны, не имея пристрастия к литературе в юности, поздно окунувшийся в книги царь не воображал себя августейшим собратом литераторов, как К. Р.
Кажется, Николай Второй, кроме журнала «Мир искусства» и «Военной Энциклопедии» Сытина ничем не восхищался, но своей политической застенчивостью вдохновил Куприна (подпоручик Ромашов) и даже Болеслава Пруса (молодой Фараон). Так, мы предлагаем перевернуть тему и как-нибудь рассмотреть образы наших царей в произведениях-книгах от «Фелицы» до «Николая и Александры» Роберта Мэсси.
А. Барановский. Невский пр.
