Старинные книги и рукописи по Тавриде. Часть 2
Все началось с появления документов Раевских в антикварных магазинах. Как появились, так и пропали, но один меня заинтересовал совпадающей со мной датой рождения 10 декабря. В этот день 1873 году родился правнук героя войны 1812 года, застрелившийся загадочно и проч. Стало быть, свидетельство о таврическом дворянстве было выдано юноше, чтобы стать корнетом Кавалергадского полка и в 1900 году покончить с жизнью от любви.
Эти и другие бумаги полковника Николая Раевского-внука заставили любыми путями попасть в их родовое имение Карасан, которое даже на глупых рекламных страничках рисовалось романтически. Выяснив, что доступ в имение лежит через «Санаторий Карасанский», мы долго переписывались с посредниками и, наконец, договорились. Кстати, это был единственный случай, что посредник в «сети» Светлана оказалась заботливой и когда то училась в Ленинграде. В других же случаях, мы поняли, что по всем крымским телефонам гостиниц, Вы попадаете на московских и симферопольских атташе; на месте же все стоит дешевле.
1. Рукопись. "Свидетельство о дворянстве
М.Н. Раевского"
С первой же ночи Карасан очаровал своей тишиной и достопримечательностями. Радовали: огромный реликтовый парк, дворец в бахчисарайском стиле и отсутствие туристов. Позже мы поняли, что со времен, когда здесь был пансионат верхушки НКВД, - случайные посетители через забор не залезут. На второй день, пойдя знакомиться и что-то менять по условиям проживания я, как бодрый журналист смело познакомился с директором и не только. На этаже, в соседнем кабинете сидела симпатичная дама примерно моих лет в окружении массы книг по пушкиниане. Мой апломб только потом выветрился, когда, я, как в фильме «Тема», понял, что это была известный знаток края Галина Лаптева, которая легко могла мне подписать свою замечательную книгу «Долина Девы и Раевские». В ней, собственно все рассказано, чего нет и в интернете. Наверное, надо было записаться к Латевой на экскурсию, но усталые дети и интуиция увлекли на самостийные прогулки по всем трем местностям бухты-селения Партенит. Тем паче, что трудно поучать детей историей без пляжей.
Да, в санатории настолько кормили на убой, как в дорогой обкомовской столовой, что от разных блюд дети стразу отшутились, ну и не оставлять же все на столе. Такой рацион побуждал к смене брежневского корпуса на загадочную виллу на берегу, но ее в границах парка санатория. Там на наше счастье не было богатеньких, и добродушный директор предложил скидку за скромный номер с зеркалами кинопроектором и балконом - на море. Там полились стишата, но кухонный реестр и чарующая южная ночь погубили искру вдохновения. Историка же муза не отставляет никогда. На следующий день в вилле появился скромный священник с детьми возраста примерно моих двух дочерей и возникло предложение открыть замок в домовой церкви Раевских. В советское время в ней был кино-клуб, а потом, то, что мы застали, поучаствовав в уборке. Душой всплакнув, я вспомнил первые работы по восстановлению церквей в Москве, окрестностях Петербурга, на Псковщине. Как давно это было… Есть особое чувство в разоренном храме, где теплится свеча веры и предначертано будущее.
Домовая церковь семьи Раевских построена, вероятно, вместе с Карасанским дворцом. Может кто-то из детей в ней были погребены? Местные рассказывали, что в закоулках санатория раньше прели какие-то надгробия.
Необычайные фрески церкви мне напомнили византийскую архитектуру, хотя специалисты после отговорили так полагать. После подметания всяческого мусора о. Вадим Купцов прочитал проповедь, и мы приходили в церковь все вместе еще раз. Отсутствия столичной пышности очень радовало моих детей, которых последнее время в церковь можно принудить только по праздникам. Они тоже почувствовали, что это старенькое здание овеяно, больше чем осквернено.
Если кратко затрагивать тему достопримеча-тельностей, то имение Раевских Карасан, Партенит и знаменитый дворец Гагариной на мысе Плак – все связаны родственными узами. Понятно, что дочь таврического губернатора Михаила Бороздина – была за сыном генерала Раевского. Ее же дочь вышла за князя Гагарина и, словом, все они там переженились. Владея пространством равноценным с Павловским парком, аристократы застроили его гротами, беседками, античными повторениями и даже ипподромом, в котором угадывался прообраз графа Вронского – полковник Михаил Николаевич Раевский, погибший в Сербии.
Если бы видели, что это за ипподром! Сначала, я решил, что это следы античности, ибо в Партените в момент стройки Раевских по легенде использовались фрагменты монастыря Иоанна Готского, да и других античных фундаментов вдоволь. Но вероятно, все не так. Ибо, советская власть, а потом война прошлись по паркам Раевских и оставшиеся развалины заслоненные кипарисами, жимолостью стали настолько смахивать на древность, что необходимо исследования на реактивы.
Еще, трудней поверить, что величественный, как амфитеатр - ипподром Раевский-внук мог строить только для себя. Там можно снимать любой исторический фильм или ставить греческую драму; надо только попасть в санаторий. Мы, наверное, мало купались, поэтому посетили и легендарный мыс Плака, где Пушкин подглядывая за молодой Бороздиной написал эротическое стихотворение «Нереида».
Там, на мысе оказалось много симпатичных туристов. Возле оскверненной усыпальницы Бороздиных-Раевских-Гагариных сразу чувствуешь, что находишься в России. Тот же пустой пьедестал из-под памятника губернатору Тавриды и пр. грусть.
Находящийся поодаль дворец Гагариных более обжит чем Карасанский, но глядя на его мажорский бильярд на первом этаже думаешь: лучше б там гулял ветер или вернули владельцам.
Третья часть имения Партенит с послевоенных лет превращена в сана-торий Верховного Совета СССР и именно туда любил приезжать, подаривший Украине Крым Хрущев. Причуды этого санатория вылились в воссоздания всего пантеона греческих богов. Представляете, такого нет даже в Олимпии.
Из Карасана, с грустью мы рванули на день рождение Пушкина в музей Гурзуфа. На праздновании оказалась изысканная публика, свободный французско-русский диалог, после чего местная знаменитость художник-музыкант Александр Алир пригласил нас и хозяев «Коровин Отель» в модный татарский ресторан на горе. С тех пор я часто возвращался к мысли о предложенных мне картинах К. Коровина из коллекции академика Сачавы. Там был еще тогда неосознанный мной Гурзуф, оставивший меня не равнодушным, как и курорт современный.
2. Князь Владимир Палей. Пьеса «Ялтинский психиатр». 1915 г.
Краткая жизнь, искусство и трагедия князя Владимира, описаны мной выше. Важно добавить, что переступая в этом путешествии улочки Симеиза я был удивлен его периоду творчества в 1915 году. Около ста стихов прошли здесь литературную шлифововку и в один заход появилась прекрасная пьеса в чеховских тонах. «Ялтинский психиатр или Белая роза». Действие в ней происходит накануне войны 1914 года, но какие диалоги! Чем-то современным веет от нее. Сознаюсь, распечатку текста я взялся внимательно читать впервые, подобрав для чтения выступ «Виллы Камея». Окончательно убедившись, что это драматический шедевр я снова побежал в церковь на горе, где, познакомился со священником, предложив им канонизированного князя, в качестве местного святого. В прошлом году, мне в литературных вопросах обещал оказать содействие мэр Симеиза Юрий Ломенко. Но видно, новая мафия, сняла его с должности, что обидно для тех кто выстрадал русский Крым...
В пьесе Палея много остроумных словечек, фраз, как «сделать звонок ялтинскому психиатору», только пока перелезть через забор «виллы Камея» труднехонько. В 2012 году фонд имущества продал на аукционе разрушающееся здание - украинской фирме. Они ее не совсем точно отреставрировали, владеют, но пока без финансовой пользы. Поскольку, уже спрашивали, пишу со слов местных пожилых хиппи и по дореволюционным фотографиям: «Камея» утратила свои барельефы или маскароны в виде голов медузы изменилась после реставрации. Именно голова Горгоны упомянута в рукописи Палея, а значит, он точно описывал дачу, взятую княгиней Ольгой Палей в аренду у госпожи Радевич. В 1917 году Радевич в виду настроений в Ялте, письмом в Царское Село отказала княгине в аренде и семья перестала собираться в Симеиз… Романовы в Тавриде это целая повесть, хочу же пока привести еще один литературный документ
3. «Князь Олег Константинович». Петроград 1915 год. Издание Голике-Вильбор.
На моей полке эта книга соседствует с «Царем Иудейским» (1915 г) и «Храмом памяти морякам» (1915 г) и не случайно по формату. Общее финансовое и художественное руководство над всеми тремя изданиями дало возможность и в годину Мировой войны выпустить все эти три книги на высоком полиграфическом уровне. Это последние три роскошных фолианта на Руси. Так получилось, что в столетие кончины К. Р. вместо поездки в Ореанду, мы с детьми навестили мецената города Павловска, давно имевшего дачку под Гурзуфом, где мы пропустили рюмку памяти Великого Князя, поговорили о его творчестве… И другие гости за столом совпали, с симпатичными суждениями в том числе о преимуществе великокняжеского перевода «Гамлета» над пастернаковским. Это однажды и покойный Смоктуновский обронил… В Книге «Князь Олег» более, чем подробно даются страницы описания жизни юного княжича в Крыму и мы приводим их здесь в первородном виде. Дописывая эти строки, думаешь: князь Олег – 1892 г. р. или князь Владимир Палей – 1897 г. р. – какое будущее было у царской России! Остаются только вечные слова благодарности этим двум юношам… братьям Панаевым и сотням других аристократов, - видеть насколько голубая кровь отличалась от группы крови детей советской номенклатуры.
4. Панорамный снимок с видом на Георгиевский монастырь в Фиоленте. 1885 год.
Вероятно, одна из первых профессиональных фотографий этой чарующей бухты, где мы будем еще раз в сентябре в «Орлинном гнезде» и еще раз напишем.
А. Барановский сентябрь 15 года
5. Анна Ахматова. У самого моря.
Один военно-патриотический, морской и крымский журнал попросил меня что-нибудь богословское и я счел, что настало время прославления поэмы «У самого Моря». Мне вскоре, объяснили, что … не настало. Я думаю, эти люди в советское время также и Иннокентия Херсонского бы читать не стали, а заметку жаль. Также хотелось ее как-то проиллюстрировать…
Дочь судового механика, супруга георгиевского кавалера… Писала пронзительные стихи о Первой и Второй мировой войне и еще вот эта странная, пророческая поэма: «У самого моря». Все биографии этих лет Ахматовой доступны. Несмотря на удочерившее ее Царское Село, семья юной тогда барышни каждое лето проводит под Севастополем, где, как она пишет, - любила шокировать томных барышень своей неуемной страстью купания в шторм. Эти восторги накапливались и в 1914 году вылились в нестандартную для ее слога поэму о море.
Филологи уже трепыхали над ней проглядев быть может ее богословское звучание. Попробую объясниться: Ахматова, как и Пушкин – вольнодумцы, но не будем отрицать ведь избранны судьбой произнести что-то пророческое? И такой колокол любимого ей Херсонеса пробил в тот самый печальный год когда:
Вдруг запестрела трепетно дорога
Плач полетел по ней, серебрено звуча.
…………Я умоляла Бога
До первой смерти пожалеть меня.
Это предчувствие мировой скорби, а поэма «У самого моря» пишется в ее канун и издается уже после начала германской войны. Постоянно находясь в Стрелецкой бухте Херсонеса, Ахматова не случайно в рукописи рисует ее акваторию в виде византийского креста. Даже сейчас там обломки подобных колонн в траве, а тогда думаю, святые руины городища поражали не только поэтов.
В этом году остановившись в уютном отеле «Херсонес» на Древней улице, мы брали с детьми первое издание поэмы, читая ее на местах и, кажется, настало ее время обретения. Святая обитель возрождается. Монахи, семенящие мимо руин, купающиеся неподалеку от крещения князя Владимира – попадают в объективы даже случайно. А какой пронизанный светом главный собор. Моя младшая дочь именно там вдруг впервые заявила, что хочет исповедоваться.
Ну вот, пришли с мольбертом и старинной книжкой в заповедник и такое юное желание. Но, надо сказать, что в зеркале поэмы саму героиню столетней давности здесь тоже что-то зацепило больше чем придворные храмы Царского Села. Мы не встречаем другой такой симфонии в ее творчестве. Монахи, легкая мистика и даже вхождение в роль пресвитера:
Когда я буду царицей
Построю шесть канонерских лодок
И еще шесть броненосцев
Чтоб бухты мои охраняли
До самого Фиолента.
Почему то она, «собирая французские пули, как собирают чернику» не указала вместо Фиолента – бухту Балаклавы. Зная вероятно все о Крымской войне, имея в этих строфах лишь условную рифму она могла поменять еле рифмующийся внутри «Фиолент» на ритмически удобную «Ба-ла-кла-ву». Вероятно автобиографически А.А. соединила два пляжа где есть два самых близких ее древнему духу монастыря: в Херсонесе и «Георгиевский» в скалах Фиолента, где Пушкин видел «баснословные развалины храма Дианы». В своей музе и А.С. и А. А., всегда были ближе к мифологической античности, чем к православию, но, как говорил в книге Дюма кардинал Ришелье: «Провидение само выбирает». Описывая монахов Херсонеса, Ахматова неожиданно, пророчествует о царевиче, как Ярославна на башне. Если мне возразят, что ей придуманный царевич не обязательно близок с Алексеем Николаевичем, то тут, в качестве подсказки закономерна ее жизнь наблюдательность в знаменитом на всей Руси селе.
К 1914 году царевич известен и своим красивым ликом, и печальной болезнью. Через год бывший муж Ахматовой, писавший и раньше про абстрактных царевен и княжон в лазарете Большого Дворца напишет уже впрямую посвященный Анастасии Николаевне стих, в котором сулит ей счастье после войны. Но, Анна, вероятно больше пророк, в развалинах древних базилик с капителями тернового резца, она, как Жанна Дарк слышит не только «голоса» моря. Трудно строфы о царевиче заподозрить в известной критикам комбинации чувств из разряда: отложим на будущее. Здесь, как у Лермонтова:
«Настанет год
России страшный год.
Корона Царская падет»...
И совсем, она потомок якобы Крымских ханов не могла бы себе представить, что в год возвращения Крыма России на площадях ее городов повисли транспаранты:
«Но мы сохраним тебя русская речь.
Великое русское слово».
Андрей Барановский.
