ЛЕРМОНТОВСКИЙ
МУЗЕЙ В
НИКОЛАЕВСКОМ КАВАЛЕРИЙСКОМ УЧИЛИЩЕ
(накануне крушения Императорской России)
“Тема Лермонтова” существовала во всех четырех полках, где некогда он служил и особенно в стенах училища, считавшегося правопреемником Школы Гвардейских подпрапорщиков. В сравнении с современными понятиями о традициях прошлого, нам представляется интересным рассказать о том, как на “внеклассном” и официальном уровнях относились к памяти знаменитого однополчанина царские офицеры.
Уже после Крымской войны в лейб-гвардии Гусарском Его Величества полку очевидцами прошлых событий и отдельными ревнителями русской военной культуры начался сбор и поиски вещей и документов, связанных со службой и творчеством покойного поручика Лермонтова.
Наконец, посмертная слава его засияла ярко и не только в кругах, близких к литературе, но и на уровне казарм, гауптвахт, манежей, столовых; словом, даже тех помещений, где не мог он и бывать — по причине их несуществования в то время. Так, в военно-исторической печати Русского Зарубежья, в воспоминаниях выпускников Николаевского Кавалерийского Училища, иногда попадаются ссылки на принадлежность местных поговорок или надписей в карцере лично Михаилу Юрьевичу. Здесь важно напомнить, что здание, в котором он учился, находилось на месте Мариинского Дворца. Это был так называемый дом графа Чернышева, построенный по чертежам В.Деламота. В связи со вступлением в брак Великой Княжны Марии Николаевны, ей было выделено именно это место в 1839 г. Школа переехала и заново отстроилась на линии, переименованной еще до революции в Лермонтовский проспект (материалы к истории 100-летия училища в 1923 г. (!) сост. в 1916 г. Столпянским).
В офицерском собрании л. гв. Гусарского полка, наряду с мундирами царей, личным оружием знаменитых офицеров и трофеями войн, висела оригинальная картина Лермонтова “Взятие гусарами Варшавы в 1831 г.” Экспонировались и другие вещи, но эта и другие коллекции не могли соперничать с тем, что было представлено в Николаевском Кавалерийском Училище: рукописи, рисунки, семейные портреты Лермонтовых, вещи поэта и его знакомых по службе. Стараниями нач. училища ген.-м-ра Бильдерлинга в 1883 г. в главном корпусе был учрежден “Лермонтовский музей”. Дополнительно к нему с 1912 года открылся Исторический музей училища, а с конца 1915 года “Георгиевская галерея выпускников”. Это было время, когда шла Первая Мировая война, и количество погибших питомцев элитной школы уже на конец 1915 г. достигло 65 человек в гвардейской, армейской и казачьей кавалерии. Страшная и великая эпоха в жизни “николаевцев”: самопожертвование и удаль в духе войны 1812 года; штурм в конном строю немецких батарей и атаки “в штыки”; подвиги родовитой молодежи, воспитанной на идеалах Пушкина, Толстого, Лермонтова.
Памятник М. Ю. Лермонтову на Лермонтовском проспекте в Санкт-Петербурге.
Пожилые ветераны прошлых войн старались сохранить любую память о молодых героях Русской Армии. Новый хранитель музеев полковник В. В. Граве обратился ко всем частям с просьбой: прислать в Николаевское Кавалерийское Училище в Петроград (Лермонтовский, 54) описание смерти и указание места погребения, а также последних фотографий убитых ("николаевцев” — А. Б.) и, по возможности, их могил. Памяти трех павших в боях братьев-гусар Панаевых в Историческом музее училища была установлена особая, “панаевская”, витрина с их оружием, иконами и фотографиями. Высочайшим указом Императора Николая II их мать Вера Николаевна стала первым кавалером ордена Равноапостольной княгини Ольги. Гравюры тех лет представляли мать-героиню в образе боярыни, раздающей мечи трем сыновьям. Схожий по форме с “Клятвой Горациев” Давида, этот сюжет обладает большей убедительностью в силу абсолютной правды изображенного.
В 1916 году по решению начальства наружную алтарную стену училищной церкви стали оформлять наподобие мемориального памятника. Так появилось колоссальное мраморное изваяние св. Георгия Победоносца в окружении икон, надпись: “Воины благочестивые, питомцы Н. К. У. кровью и честью венчанные в боях с немецким супостатом” и цифры: “1914-1917”.
Вера Николаевна Панаева — мать трех сыновей, погибших в Первой мировой войне
МОЛИТВА
В минуту жизни трудную,
Теснится ль в сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко —
И верится, и плачется,
И так легко, легко...
1839
“Вздох о Лермонтове, об его разбитой лире, которая обещала русской литературе стать ее выдающейся звездой.”
Из записки императрицы Александры Федоровны
к графине С. А. Бобринской 12 августа 1841 г.
Императрица Александра Федоровна (с портрета художника Гессе)
Алтарная стена церкви Николаевского Кавалерийского Училища, превращенная в памятник убитым в боях питомцам училища. Проект.
Самое необычное — то, что эта тяжелая атмосфера не заслонила собой воспоминания о далеком прошлом. Через два месяцы после начала Первой Мировой войны 1 октября 1914 года в училище было торжественно отмечено 100-летие со дня рождения бывшего выпускника М. Ю. Лермонтова. К этой дате по подписке была собрана огромная сумма — 36581 руб. для выплат скульптору Микешину за изготовление и установку монументального памятника великому русскому поэту в сквере перед фасадом главного здания. Одновременно в фонд музеев без конца поступали взносы от воинских частей[1] и отдельных лиц на создание трех бюстов[2] других знаменитых выпускников школы,— таких, как генерала Слепцова, П. П. Семенова-Тян-Шанского и композитора Мусоргского (выпуск 1833 г.). Они замышлялись в составе цельной композиции с Лермонтовским мемориалом в центре. Весь этот замечательный комплекс славы русскому военному образованию был открыт в день училищного праздника 9 мая 1916 года. Чин освящения происходил в присутствии августейших питомцев школы, депутаций от полков. Перед бронзовым памятником Лермонтову была провозглашена также и вечная память рабам Божьим Михаилу, Николаю, Модесту и Петру, после чего процессия двинулась к памятнику Мусоргскому, где солистом Его Величества — Шаляпиным был возложен венок. Затем состоялись отдельные церемонии возле памятников Слепцову и Тян-Шанскому.
Отдельное “чествование 75-летней годовщины смерти[3] М. Ю. Лермонтова” состоялось 15 июля в саду училища. Обстоятельства военного времени не позволяли отметить день памяти, как намечалось, на подобающем общевойсковом уровне, и поэтому в 10 утра состоялась только панихида с присутствием находившихся в расположении города “николаевцев”. В этот же день юнкера 6-го ускоренного выпуска дислоцировались в лагере у реки Ижора, где учились плавать с лошадьми. В 5 часов дня, после молебна о даровании победы Русским войскам была провозглашена “Вечная память на поле брани убиенным” и отдельно воину Михаилу. По окончании богослужения состоялся торжественный доклад о жизни Лермонтова, вечер закончился чтением посвященных ему стихов поэтов-юнкеров школы.
Приводя некоторые из них, мы хотим обмолвиться о существовании особой поэтической традиции в русской кавалерии. В отличие от творчества таких авторов, как К. Р. или Надсона,[4] только ей была присуща непосредственная связь с романтикой военной службы. Неуловимая легкость песен Изюмских гусар, строфы Евгения Маленина и князя Владимира Палея, творчество Николая Гумилева[5] и другие вещи гусарских поэтов располагали к оценке их произведений, как преемственных от военной лирики Лермонтова и Дениса Давыдова. Где еще это могло процветать на таком уровне? В Гвардейской Кавалерийской Школе весь личный состав знал наизусть и “Юнкерскую молитву”, и “Бородино”. Подражание “гусарским” стихам Пушкина и Лермонтова считалось преимущественной традицией данного училища, хотя все и понимали, что слава их — всероссийская.
По большому счету, поступление юного Михаила в военное заведение после Московского Университета не было связано с задачами литературного свойства, а казарменная муштра могла и притупить поэтическое чувство. Несмотря на то, что многое в послужном списке свидетельствовало о том, что он герой, но не военный по профессии, преподаватели, юнкера и старые выпускники придерживались любезной их духу “концепции”.[6]
И вот “идет война народная”, а здесь, в ижорском лагере стихи...
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА
По случаю 75-летия со дня смерти 1841
Уснул для звуков и поэм он,
Сражен жестокою рукой.
Его душа была как “Демон”,
Была обвеяна тоской.
В плену ненужном и случайном,
В оковах пошлости земной
Она была открыта тайнам,
Была нездешней, а иной.
Его мечты многообразны
И нет конца, и нет границ...
Я знаю светлые соблазны
Благоухающих страниц.
И эти близкие страницы
Я перечитывал не раз.
И жадно слушал, бледнолицый,
Души тоскующей рассказ.
Передо мной вставали горы,
Отвесы вычурные скал,
Грузинок пламенные взоры,
На месть отравленный кинжал.
Пестрел ковер благоуханный
Роскошной Грузии долин,
И дух, тоскующий и странный,
Парил над безднами стремнин.
Юнкер бар. Н. Бухгольц
(Выпущен в 19 Драгунский Архангельский полк).
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА
К 75-летию его кончины
15 июля 1916 г. Посвящаю “Николаевцам".
Сошлись у Машука в вечерний летний час...
Сошлись противники под гром и непогоду,
И жертвенник поэзии угас,
Оставив след в истории — народу.
Погиб ты молодым, великий наш поэт,
Погиб в расцвете сил, таланта и стремлений!
Как мог поднять дуэльный пистолет
Жестокий человек минутных увлечений.
Но поднят пистолет! И ты, поэт, сражен...
Нам родственный по духу и по школе.
И каждый славянин кончиной огорчен...
Но что свершилося — на то Господня воля!
И Николаевцев лихих твоих семья
Печально встретила три долгих четверть века,
И благодарной памятью полна
Поэта... друга... человека.
Портупей-Юнкер Евгений Дьяков.
(Выпущен в 1 Лейб-Драгунский Московский Импер. Петра Великого полк).
К ЛЕРМОНТОВУ
Нет, не за то тебя я полюбил.
Что ты поэт и полновластный гений.
Но за тоску, за этот страстный пыл
Ни с кем не разделяемых мучений.
Бальмонт.
Есть в старых зданиях таинственная прелесть,
Изысканная грусть, щемящая печаль.
Теней минувшего в нем будто слышен шелест
И звук угаснувший еще не отзвучал.
В старинных комнатах вне чудятся наветы,
Будящие в душе неведомый мотив,
Как будто чья-то мысль — напев давнопропетый —
Все продолжает жить, столетье охватив.
И вот в родных стенах, где расцветал твой гений,
Твоей тоски, Поэт, мне чудится укор —
Непонятый порыв невидимых мучений
Под маской кутежей и перезвонов шпор.
Твоей тоски, Поэт, неясные виденья,
Вихрь юношеских грез, непреломленных в стих,
Трепещут в тишине полночного забвенья,
И пламенный напев не умер, а затих...
А утром, выйдя в сад, весною возрожденный,
Я близостью твоей, как будто поглощен,
И стать готов коленопреклоненный
Пред образом, что в бронзе воплощен.
Юнкер Перацкий. (Выпущен в Л.-Гв. Гродненский Гусарский полк).
В ДОМИКЕ ЛЕРМОНТОВА
Вошел я в комнаты взволнованно...
Вошел и замерли шаги.
Казалась жизнь в тс миги скованной
В живых цепях твоей тоски.
Как много нас, ненужных странников,
А ты был гордо-одинок!
Забудет бедных, поздних данников
Великих жизней гневный рок.
Юнкер Владимир Дитерихс.
Пятигорск
(Выпущен в Л.-Гв. Конно-Гренадерский полк).
Июль 1914 г.
7 июля появилось описание “лермонтовских дней” в “Новом Времени”. Вскоре городское управление Петрограда, идя навстречу Н. К. У., согласилось испросить высочайшее соизволение переименовать мост через Обводный канал (продолжающий Лермонтовский проспект) в Лермонтовский и “перестроить” его, украсив мост этот четырьмя обелисками с изображениями Лермонтова: ребенком, до поступления в училище, юнкером и офицером.[7] Огласка лермонтовских мероприятий в момент всеобщей военной напряженности и высочайшего духовного подъема нации, как ни странно, только способствовала передаче вещей, связанных с Лермонтовым, в 1916—17 гг. Вот несколько примеров. В октябре 1916 года Е. Л. Казьминой (урожденной Шан-Гирей) из Пятигорска в “Лермонтовский музей” были подарены:
1. Икона Св. Иоанна Воина — благословение бабушки М. Ю. перед отправлением на Кавказ;
2. Псалтирь 1822 г. с собственноручной подписью М. Ю.;
3. Карандаш, вынутый из кармана Лермонтова после дуэли 15 июля 1841 г.;
4. Портреты семьи Шан-Гирей, рисунки, выписки из метрической книги Спасского собора за 1841 г. о смерти на дуэли.
Г. В. Мартынов передал пистолеты, на которых состоялась дуэль его деда с М. Ю. Лермонтовым. Князь В. А. Шаховской принес в дар музею портрет писателя А. Н. Муравьева, писанный масляными красками самим поэтом. А сколько было писем, рукописей, рисунков? Достаточно упомянуть о поступке, на который не решится ни один из современных архивов. Бывшим товарищем министра внутренних дел ген.-майором Джунковским были подарены в Лермонтовский музей подлинные дела о дуэлях Лермонтова. В них находилось и собственноручное письмо Лермонтова к Великому Князю Михаилу Павловичу с пометкой рукой Великого Князя: “Государь изволил читать”.[8]
Свыше 12 разделов, посвященных памяти русского поэта и качественный состав экспозиции выводили на первое место в России этот музей и как литературный. “Ничего подобного для Пушкина сделано не было”,— сказал А. Ф. Кони, посетив Николаевское Кавалерийское Училище, и не имея в своей коллекции ничего о Лермонтове, на другой день[9] прислал автографы М. Лорис-Меликова (выпуск 1843 г.). Гибелью Старой России стало уничтожение, разобщение и продажа многих военно-исторических коллекций. В настоящее время часть описываемого нами собрания сохранилась в фондах Пушкинского Дома Академии Наук в Петербурге. Целы и три памятника из четырех.[10] Сгинули или погибли юнкера Гвардейской школы[11], но если Вам посчастливится прорваться через КПП закрытого режимного предприятия, осмотрите залы, где еще остались некоторые мраморные доски, двуглавые орлы на антресолях и обратите внимание на пятиметровую фигуру св. Георгия во дворе.
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Например, на памятник М. П. Мусоргскому л. гв. Преображенский полк прислал 750 р., а на памятник Н. П. Слепцову — 1-й Сунженско-Владикавказский генерала Слепцова полк прислал 2000 р.
[2] Эти бюсты изготовил скульптор Лишев — автор модели памятника братьям Панаевым, лейб-гусару князю Олегу Константиновичу (1892—1914) и других неизвестных ныне работ.
[3] Так в оригинале документа. Следует понимать щепетильность положения военного начальства. Поскольку училище носило имя Николая I, перед ними всегда стояла задача, как сохранить оба этих необходимых культа: — Императора, в царствование которого “сложилась” школа и нелюбимого им опального поэта. Задача не из легких, но во всяком случае, в музее их статуи стояли недалеко друг от друга.
[4] Великий Князь Константин Константинович служил во флоте, в Преображенском и Измайловском гвардейских полках; Надсон — в пехотном “Каспийском”.
[5] Прапорщик Н. Гумилев пытался поступить в Н. К. У. в 1916 г., но нс сдал экзамен по фортификации.
[6] Нечто подобное мы можем наблюдать и в деятельности Царскосельского Военно-Исторического общества, состоявшего из офицеров Высшего Военно-морского училища г. Пушкина. Занимая дореволюционные казармы лейб-гусар и 4 стрелкового Императорской Фамилии полка, это училище старается совместить свои флотские традиции с местной историей. Жалко, что мемориальная доска, приуроченная к 150-летию гибели поэта, была установлена не на стенах гусарских казарм, а на офицерском собрании Императорских стрелков постройки 1915 года! То, что в этом “старорежимном” полку служил другой русский поэт — А. К. Толстой и принадлежность здания XX веку не остановили высокую цель моряков.
[7] В те же годы предполагалось установить перед зданием нового манежа — против Балтийского вокзала — памятник еще одному выпускнику 1833 года, фельдмаршалу князю А. И. Барятинскому с переименованием этого участка набережной Обводного канала в “Барятинскую”.
[8] В собрании сочинений М. Ю. Лермонтова, изд. Академией наук, указано, что пометка сделана рукой Дубельта.
[9] 26 октября 1916 года.
[10] Памятник генералу Слепцову, по слухам, лежит в подвале.
[11] Это, конечно, обобщающая постановка вопроса. В плане исследования этого вопроса интересен архив училища в ЦГВИА (Москва) и обзор зарубежной печати.