Литературный журнал "Вырицкий ларец"
Издание Симо-Барановского, выпуск 4/2016
Рождественский
Слово редактора.
Чем Вырица хуже Консерватории?
Наши постоянные некрологи не могут ведь отменить Новый год? Летом все нормальные люди, периодически будут уезжать из Вырицы туда, где есть культурный досуг: в Крым, в Сочи…
Вырицкий дурацкий герб тоже смахивает на что-то южное. Не помню, уж как его в сельской администрации расшифровывают? Думаю, что нарисованные в нижней части кладбищенские ворота представлены, потому что Вырицей руководит милейшее похоронное бюро. Про морские волны я уже объяснил выше, даже на сайте «структуры администрации» Вырицы обозначена только одна тема в жизни: «Горячая линия по сбору информации о находящихся в Арабской Республике Египет жителей». Видимо, они так любят Вырицу, что постоянно и в очень большом составе блуждают в Египте.
Кстати к слову: «структуры» даже в интернете сразу приплюсовываются следующие слова: «структуры головного мозга»; «бандитские структуры» и уже потом — они, структуры власти. Последнее сочетание не тожъ не столь ласково, но «год литературы» прошел выкупом у прокуратуры Германа Терешкина, и мы надеемся, что он вернется отдохнувшим на прежнюю работу.
С Васильевым скучно. Хороший человек, но почему бы не сделать его ректором Консерватории? Вот спросишь так Любушкину, а она вдруг в ответ: «ну уж Вы, Андрюша, скажете, Консерватории!». А чем он плох для Консерватории, госпожа Любушкина? Или чем, по вашему, Вырица хуже Консерватории? Или она хухры-мухры.
В минувшем году, мы поздравляем всех, кто не помогал осваивать 15-миллионный бюджет на культуру «поселения». Эти деньги все равно ведь пропащие для общества? Как там у молодежного героя: «Вырицкий Роспил».
Зато молодые нескучные участники Вырицкого Форума весь год старались растормошить берлога-образную жизнь обгорелого дачного края, и мы хотим поздравить с выходом замуж Звезду всех сайтов, сменившую пятый по счету псевдоним на мужнину фамилию!
Также, — чаеторговца Сакса с пышной свадьбой, где была представлена и дачная общественность.
Но все-таки человеком года, были признаны не эти два великолепных эпистоляра и даже не наш замечательный компаньон А. С., а художник Жорж. Далее цитирую Наташу из Форума: «я за Geos'a, он создаёт красоту, любовь к малой Родине. И конечно понятие человек года - это просто игра, условность, человек любит делать итоги к концу года, это одна из слабостей человека."
Мне тут совсем недавно удалось выпросить у Жоржа не только его рисунки, но и маленькую автобиографию для этого выпуска: «Родился в 1986 году, в том же году впервые посетил Вырицкие пенаты. Школа, институт, с периодическими посещениями брегов Оредежа и фамильного гнезда. Юрист по образованию, художник по призванию. Ныне навещаю Вырицкие просторы регулярно.»
С рисунками Георгия Семёнова, мы еще раз решили опубликовать поэму Юрия Антонова «Ефремов». Если чего в этом номере будет еще не хватать, мы приклеим по ходу публикации. 15 год умер. Да здравствует 15 год!
Содержание
Иван Ефремов. Поэма. ЮРИЙ АНТОНОВ (рисунки ГЕОРГИЯ СЕМЁНОВА)
Воспоминания. Часть третья. ДМИТРИЙ СИМО
Воспоминания об Иване Сотникове. АНДРЕЙ БАРАНОВСКИЙ
Рукопись дневника гимназистки из Вырицы 1907 года
Юрий Антонов
Иван Ефремов.
Поэма
Всю ночь я работаю в Вырице дивной –
Иконоподобной, мечтами увитой;
Зимою покрытой серебряным снегом,
А летом цветами и царственной негой!
Здесь люди духовною силой богаты
И самые чудные в мире закаты.
На исповедь ездил сюда Шостакович,
Писал Лихачев чудодейственный повесть,
И сам Барановский ей дарствовал книгу,
Подобную лучшему в мире сапфиру,
И царь Николай приезжал на охоту,
И Бродский Иосиф писал свою оду…
Ну, это приезжие все, а из местных -
Ефремов Иван, нам с рождения известный.
Хоть прозу писал, но, однако, при этом
Конечно, Ефремов в душе был поэтом.
Любил путешествия и приключения,
Вкус к жизни имел для него сверхзначение.
В музее читал я его дневники
И видел красивые там сапоги,
В которых бродил он по грешной земле,
В монгольских степях гарцевал на коне.
И те сапоги лежат там как гармонь –
Их времени дерзкий не тронул огонь.
Однажды, а можете вы и не верить,
Мне те сапоги удалось и примерить.
И впору размер мне их вдруг оказался,
И я за поэму тогда же и взялся.
Бог Вырицы! Был для толпы властелином
И ангела звали его: Серафимом!
Тот ангел лечил от болезней людей
И много имел интересных идей.
Он видел сквозь время и жил, как святой,
Душа его пышно цвела красотой;
К нему за советом шли старый и млад,
Он искренне был паломникам рад,
И очередь вечно стояла к нему,
Снимая с души грехи и вину.
Святой Серафим нам любовь завещал
И к праведной жизни народ призывал.
Он был посвящен в сверхтаинство сил,
И рядом Ефремов творил вместе с ним.
В войну, когда не было связи почтовой,
Шли жители Вырицы в домик к святому
Узнать, были ль живы их близкие люди,
И сердце святого по Божеской сути
В почтового голубя вдруг превращалось
И к линии фронта стремительно мчалось,
И там находил он пронзительным взглядом
Бойцов, что пытались разделаться с адом
Безумной агрессии, мстя за отчизну,
Рискуя своей драгоценною жизнью.
Мгновенно докладывал родственным душам,
Кто жив, а кто мертв, кто бежал, кто контужен,
И тут же обратно пускался он сразу –
Святой Серафим не ошибся ни разу!
Он сам себе выбрал дату кончины,
И третье апреля - день смерти, отныне
Мы все почитаем,… и эту же дату
Для смерти избрал один римский папа.
Иван же Ефремов в душе был поэт,
Тащил он домой за презентом презент,
Монголию всю обошел он пешком
С лопатой складной и большим вещмешком;
Привез он в музей и скелет динозавра,
Чтоб больше о прошлом узнали мы завтра,
Историю всю распознал он планеты
(Что близко душе лишь большого поэта).
Так был он воспитан отцом своим властным,
Что родина будет тогда лишь прекрасной,
Когда мы заботиться будем о доме
И строить дворцы, а не спать на соломе
В фазендах убогих и хижинах ветхих,
Как звери в берлогах, как птицы на ветках.
Я в детстве далеком, лишь только родился,
В Ефремовский дом возле речки вселился,
Тот дом был построен отцом фабрикантом
Для тех, кто трудился с душой и азартом.
Тот дом был добротным и сделан на славу,
Пришелся б он даже русалкам по нраву,
В нем было уютно и пахло сосной,
И сердце хозяина грелось зимой.
Четыре семьи там, в безбедности, жили
И между собой словно дети дружили.
Пять зданий таких здесь поодаль стояли,
И птицы там всегда щебетали.
А рядом, у речки, останки завода,
В войну разбомбили его с самолетов;
Там раньше пилились деревья на доски,
Там пахло когда-то опилками с воском,
Туман опускался под утро, как ладан,
Трудились рабочие с радостью рядом,
Для домиков бревна готовили людям,
Но мы в производство вдаваться не будем,
Чтоб книги печатать, нам надобны деньги.
Отец уж предвидел, что сын его гений,
Он жизнь не отдал свою сладостной лени,
И время стояло пред ним на коленях.
С утра приходил он к себе на завод
С масленкой и множеством разных забот;
Подшипники смазывал он самолично,
Чтоб каждый моторчик работал отлично.
Рабочие люди его уважали,
Богатство свое и его умножали.
К заводу же лес вдоль речки сплавляли,
И бревна по глади зеркальной стекали,
И их осторожно баграми ловили
И тут же на белые доски пилили.
Все сам он построил – брал в банке кредиты,
Путь розами был его пышно увитый,
Все было по - честному: быстро и строго.
И вот уж железная рядом дорога.
На полную мощность завод заработал,
Конец наступил неустанным заботам.
Крутила река заводскую турбину,
Которая водностихийную силу
Отдала моторам и пил, и лебедок,
В домах обеспечив трудящимся отдых,
Достойный уют и ненадобность свечек…
Так пользу извлек наш потомок от речек,
От ветра, от солнца, морского прилива;
Да здравствует разум наш неторопливый…
Да только бы знать ненасытным нам меру,
Чтоб жизнь не сгубить по иному примеру
Планет, что без жизни летят, и природы!
Где выжжены рощи, где высохли воды.
Я с женщиной мудрой беседовал как-то
О том, что несет нам ближайшее завтра,
Ведь кончатся скоро запасы металлов
И многих уже не найти минералов.
Она отвечала, натужив сознанье:
«Все сделаем мы из песка и из камня»
(В такой ситуации, что будет с нами?
Самим бы не стать в одночасье камнями!)
А в прочем, ученый пусть судит об этом,
Гармонии путь предстоит пред поэтом.
… Осталось покрасить трубу пилорамы,
Хозяин взял краски, ведро скипидара,
Забрался на лестницу и самолично
Работу художника сделал отлично.
И только что высохла прочная краска,
Пришла революция дерзко и властно,
Завод отобрали, отдали рабочим,
И лозунг такой был: «Работай, как хочешь»!
С тех пор наши фабрики стали как бары –
Звенели в цехах, словно птицы стаканы.
Продукцию мы выпускали, конечно,
Но в мире похвастаться было нам нечем;
Картину такую мы все наблюдали –
Как страшно от стран мы цивильных отстали.
Авто наши были похожи на танки,
Спектакли унылые шли на Таганке,
А танки мы делали, словно авто…
Везде этажей возводили по сто,
Дворцы из титана, стекла и из стали,
А мы все, как птицы весной щебетали.
Гуляли, гуляли… потом отдыхали,
Вначале Прибалтику оптом отдали,
Потом и Армению с Грузией вместе
И начали долго топтаться на месте;
Своих же людей до гроша обобрали –
Все вклады у лучших людей отобрали!
И так подползли мы опять к перестройке –
Создатель в дневник нам поставил лишь двойки
По экономике, по поведению,
И время наш путь подвергает сомнению.
Лишь в космосе мы одержали победу,
Но там не нашли мы божественной Леды.
Америка выиграла лунную гонку,
И радость от нас ускользнула в сторонку.
Да, в спорте мы первые были, а ныне
Горит наша слава лучиной в камине.
Хозяева снова у нас появились,
И мы в одночасье опять удивились
Богатствам, тугим кошелькам, мерседесам…
Мы смотрим на них с пребольшим интересом.
…Когда революция кровь проливала,
Лишен человек был морального права,
Обида на нашей земле воцарилась,
И месть вместе с нею в душе возродилась;
И наглость людей, бескультурных и серых,
И начались пытки за совесть и веру.
Вначале гражданские войны и смуты
(Репрессией люди, как обод, согнуты).
И строились тюрьмы, и снова, и снова
Там люди сидели лишь просто за слово;
За букву, за звук, за любовь, за идею –
Сидели десятками лет, не неделю,
А были и пытки еще, и расстрелы…
И падали замертво тело за телом.
Так грубости эхо, назад возвращаясь,
Змеею жестокой вползает, кусаясь,
Фашисты полезли войной на Россию
И были разбиты ответною силой.
Когда отступали и в спешке бежали,
Заводик Ефремова немцы взорвали,
Чтоб больше Россию еще обессилить,
Но можно и злобу чужую осилить.
Чуть позже, как будто цветок на поляне,
Построили рядом завод россияне
Другой, где и ныне вы купите мебель,
И солнце все так же сияет на небе.
Обида такое тревожное чувство!
В душе от обиды становится пусто.
Украли заводик с железной дорогой
(за что государство сидело в остроге),
Украли название улицы дерзко –
(Ефремовской ветке в поселке нет места),
Украли все пилы, моторы, домишки.
И злобно смеялись над этим воришки.
И думаешь, думаешь: Боже ты правый
Как здорово, что ты и дряхлый и старый,
Что органы все уж давно износились,
А то бы кому-то они пригодились.
И что мы за люди, и что за создания,
Дотянемся скоро до звезд мироздания.
И там мы начнем перестройку вселенной
Под музыку нашей мечты вдохновенной,
На собственный лад, разоряя планеты
(такие, я слышал, бытуют проекты).
Проснешься однажды, и нету луны –
На гелий ее сердцевину сожгли,
А там и другие светила и звезды
В реакторах наших растают, как слезы.
Так думал Ефремов – писатель и гений
Великий магистр внеземных откровений,
А что не украсть в этом мире бурлящем,
Спешащим за бурным блистательным счастьем?
А вот, не украсть у Толстого романы
(какие бы вы не мели карманы),
Какие бы вы не имели деньжищи,
Вам, вряд ли удастся ограбить Да Винчи.
В конечном же счете, подумав получше,
Он понял: ограбить так сложно лишь души.
И как быть с душою, не знают воришки,
Ведь ждут их с добычей жена и детишки.
И стал он писать, позабыв про обиду,
Подобно Моэму, подобно Майн Риду,
Ведь жизнь продолжается, и на аренах
Другие актеры вкушают победы.
Писателя жизнь далеко не простая –
Болели глаза, фолианты листая.
С утра и до вечера книги страницы
Вам будут шептать, словно губы девицы
Красоты таинственных чувств и идей
О том, что есть люди и есть лицедеи,
О том, что фантазий границ не бывает,
И мысль, как луна, в подсознанье сияет,
И толпы поэтов, склоняясь пред вами
С красивыми, словно павлины, стихами -
Здесь тысячи разных великих поэтов,
Познавших все тайны поэм и сонетов;
Художников всех, композиторов тоже,
Лишь после того изученье продолжив,
Вы сможете что-то поведать и сами –
Так делятся мыслями гении с нами.
Вначале прочел я под время молитвы
Роман под названием «Лезвие бритвы».
Там каждое слово струною звучало
И каждое слово любовь источало,
Там дух приключений пленил мои чувства,
Страстей там и красок веселое буйство,
К тому же ещё и потоки сознанья
Вошли в мою душу зарей созиданья,
Таисию Афинскую прочитал я позднее
И стал осторожнее я и мудрее.
Там есть рассуждения и о поэтах,
О магах, о сектах, о чародеях,
Там полночь любви, словно роза сияет,
Там счастья богиня по ласкам страдает,
И сам Александр Македонский воюет,
И слава толпою народной ликует.
Там женская дружба мечтами воспета,
Философ живет, как предвестник рассвета,
Там мысли полны благовоний и неги,
И тот, кто прочтет, станет сразу умнее,
Узнает он больше о страсти девичьей,
О том, что любовь не бывает двуличной.
Потом прочитал я «Дорогу ветров»,
Где много степей и сыпучих песков,
Где вечно присутствует сложность раскопки.
Монголия – странное место на карте,
И чья она ныне, и кто там у власти?
Вся жизнь наша - чудо, вся жизнь наша – тайна,
Рожденье и смерть, и любовь – неслучайны.
Роман «Час быка» прочитал я недавно.
Фантазия там и мудра, и забавна.
На Тормансе – древней планете мучений
Земляне гуляют, ища приключений,
Там раннюю смерть во дворцах воспевают,
До сотенки лет там едва доживают.
Там мнимая власть над природой – инферно,
Храм времени выстроен там непременно.
Там есть академия Счастья и Горя;
Природа, как зал автоматов игорных;
Планетой той правит диктатор Неряха
С женою коварной по кличке Ян Яха.
Там много есть мыслей, мне всех их не счесть,
Но главная, в общем-то: время – есть смерть;
Под каждым цветком там змея притаилась,
И много такого, что нам и не снилось!
Я так начитался фантазий всех этих,
Что ангел привиделся вдруг на рассвете;
И он рассказал мне, что был на планете,
Где счастливы все и живут словно дети,
Где люди подобные нам обитают,
Живут бесконечно и горя не знают.
У них нет металлов, ни нефти, ни газа –
Цветут там цветы в изумительных вазах,
Деревья там выше, и Совесть – хозяин.
Там в год собирают по сто урожаев!
Там радуги с музыкой, певучие рыбы,
Там сбылись мгновенно любые мечты бы!
Летают там все на воздушных бипланах,
Компьютеры носят с собою в карманах,
Кино проецируют ночью на небе
(Ах, там погулять хоть полгодика мне бы),
Живут в небоскрёбах стеклянных, огромных
И там заведений премного игорных,
А смерть там покоится в смертомузее,
Лежит в саркофаге, и все ротозеи
С окрестных планет посмотреть прилетают
И вечную жизнь только там обретают.
У тех обитателей руки короче,
А череп побольше и взгляд чуть позорче,
И зла у них нету ни капли в помине,
Добро и Любовь у них царствуют в мире…
И ангел, который мне это пророчил
Был ликом похож на Ефремова очень!
Ю. Антонов. Вырица
Художник Георгий Семёнов
Дмитрий Симо
Воспоминания.
Часть третья (заключительная).
В послевоенные годы даже в центре Вырицы было немало совершенно девственных лесных участков. Например, в нашей округе квартал между улицами Пушкинская, Ломоносова, Гоголя и Льва Толстого представлял собой заболоченный участок, поросший сосняком. Лишь недалеко от угла Пушкинсой и Ломоносова стояло два дома, да три или четыре дома располагались по улице Льва Толстого. Это было одно из любимых мест нашей команды. Там можно было наблюдать жизнь головастиков и всевозможных насекомых, в частности, водяных пауков, строящих подводные воздушные пузыри, изучать насекомоядные возможности росянок. Весной можно было полакомиться так называемым сосновым соком, а осенью найти кочку с брусникой или клюквой. Можно было там поиграть в прятки – и не только друг от друга, но и от родительского глаза. Именно там мы впервые попробовали вина – один из приятелей притащил из дома недопитую бутылку вина со странным, как нам тогда казалось, названием “Матраса”.
Да, и в соседних кварталах таких диких участков тоже хватало. И не были они еще завалены мусором. И что-то не слышно было ни о каких энцефалитных клещах. Поэтому мы много времени проводили в этих “зеленых зонах”.
Однажды, во время такого “времяпровождения” кто-то из нас заметил, что между двумя соснами на высоте метра 3-4 что-то натянуто. Оказалось, что это тонкий провод, идет он в обе стороны от этих сосен, и концов его не видно. Зачем нам понадобился этот провод - теперь никак не вспомнить. Но, видно, очень понадобился… Достали мы палку подходящей длины, и с её помощью стали потихонечку провод снимать и наматывать в моточек. Снимался провод легко, так как был просто наброшен на короткие отмершие сучки (каких на нижней части ствола сосен всегда хватает) или же зацеплен за неровности сосновой коры. Так и шли мы из лесочка в лесочек, а наш моток все увеличивался и увеличивался. И уже на подходе к месту, где встречаются улицы Косинская и Соседская, заметили в отдалении группу ребят, которая, похоже, занималась тем же, что и мы. Было уже растроились, что не нам одним достанется эта халява (впрочем, тогда этого слова еще не существовало), но вдруг поняли, что они-то не снимают, а наоборот - развешивают провод. Мы шли у них по пятам. Ну, и повезло же нам, что мы первые их увидели. Иначе быть бы нам битыми – они были заметно старше. Короче говоря, мы быстренько ретировались и вернулись на исходные позиции незамеченными. А через какое-то время “развешивающая“ команда прошла по следам своего “развешивания”, тоскливо глядя вверх в надежде, что может что-то и осталось от их трудов. Кое-что, конечно, и осталось – ведь мы пошли демонтировать линию в одну только сторону. Но средняя часть исчезла бесследно. Какими словами они нас честили можно только догадываться.
Как позже выяснилось, старшеклассники хотели устроить телефонную однопроводную линию (второй провод – земля) длиной около километра. Но непредвиденные обстоятельства помешали…
Раз уж пошли разговоры о каринке, то присоединюсь к ним и я. Соглашусь с ранее опубликованными “кариночными” воспоминаниями – действительно, кустарника этого в Вырице предостаточно. Как есть сейчас, так было и в те далекие послевоенные годы, на которые пришлось моё детство.
Вспоминается такой эпизод. Наш дом в то время ещё только строился, и жили мы у дяди, который купил уже готовый дом - с большим участком, на котором в числе прочего произрастала и каринка. В тот год был хороший урожай не только каринки (у неё-то каждый год урожайный), но и яблок, смородины, малины. Когда всё это богатство созрело, тётя (точнее - жена дяди) решила проявить акт благотворительности и предложила мне позвать приятелей на предмет объедания кустов каринки. Но при этом велела присматривать за ребятами – чтобы кроме каринки ничего другого они не трогали. Ребят, конечно, дважды приглашать не пришлось. Однако, удержаться от соблазна они не смогли – совсем рядом были кусты черной смородины. А она, что ни говори, повкуснее каринки будет. С одной стороны, удерживать их от “покусительства” было как-то не по-приятельски, но, с другой стороны, - что я скажу тёте, если она застукает!? И я нашел выход – поехал кататься на велосипеде. Своего велосипеда у меня тогда не было. Да и мало у кого был – для большинства родителей это было не по карману. Но у одного из “объедающих” был – хотя и не новый, но вполне исправный подростковый велосипед. И был как раз свободен. Вот я и воспользовался такой возможностью. И покатался полчасика в своё удовольствие. Впервые в жизни так долго удалось покататься.
В общем, кончилось всё благополучно. И каринку объели, и смородину “проредили”, и на велосипеде покатался. И без скандала обошлось…
Потом и на своем участке мы посадили каринку, которая и сейчас растет на том же месте, уже полвека растет. У мамы моей тоже были детские воспоминания о каринке. Она рассказывала, что в годы послереволюционной разрухи и нищеты, ягоды каринки сушили и использовали вместо изюма в булочках и куличах. И что раньше (до революции и в годы нэпа) был сорт изюма под названием “каринка”.
Порылся я сейчас в Интернете и нашел-таки упоминание об изюмном сорте винограда “каринка”…
Велосипед появился у меня только лишь по окончании 8-го класса – «холодным летом 53-го». Не так просто было выкроить из семейного бюджета необходимую сумму – зарплата отца хорошо если раза в два превышала стоимость самого простого велосипеда. Собственно, никакого выбора и не было. Велосипед дорожный мужской, велосипед дорожный женский. И всё. Заводы-изготовители только разные. Позже стал продаваться туристский вариант (с переключением скоростей и ручными тормозами), но это уже была роскошь. Как помнится, подростковых велосипедов в продаже не было вообще. Поэтому малолетки, в семье которых был взрослый велосипед, ухитрялись ездить на них, кто как мог. С женскими велосипедами проблем особых не существовало – ездили стоя на педалях. На мужских - снимали седла и обвязывали раму какой-нибудь старой ушанкой или просто тряпкой. А тем, которые и со снятым седлом не дотягивались до педалей, приходилось использовать метод езды «из-под рамы». Давали и мне попробовать так покататься. Честно говоря – удовольствие ниже среднего. Но тот, кто научился управляться с велосипедом таким образом, потом (после отрастания ног) уже элементарно переходил на нормальный способ езды.
Покупали велосипед в Ленинграде – в Вырице их, похоже, не продавали совсем. Мне достался велосипед редкой марки ГАЗ. Такого в нашей округе больше не было ни у кого. Одни ХВЗ да ЗИФ встречались. Впрочем, тактико-технические характеристики у всех были одинаковые.
Итак, наконец-то и у меня появился велосипед! Началась совсем другая жизнь…
Конечно же, с велосипедом стали доступны ранее недоступные расстояния. Помню, как в начале моего вырицкого пребывания, когда доводилось переходить Сиверское шоссе (по дороге на 1-ю платформу), я всегда смотрел в сторону деревни Вырицы. Где-то далеко-далеко шоссе упиралось в деревья, два или три их было – не помню точно. Почему-то очень хотелось дойти до них и посмотреть – куда девается шоссе, что это за деревья. Но казалось, что идти до них нужно целый день. Правда, года через 2 удалось-таки дойти до таинственных деревьев. При ближайшем рассмотрении деревья оказались обычными соснами, а шоссе просто делало небольшой поворот… На велосипеде же до этого поворота теперь можно было добраться за 10-15 минут. И не только до него. За 2 лета я побывал практически на всех вырицких улицах (и тем более – проспектах). Разве пешком забрёл бы я на Партизанскую или Советскую? Или, ещё того не легче, на улицу Дзержинского? Да, никогда в жизни! А вот на велосипеде проезжал и по ним. И понял я тогда, что Вырица не просто поселок, а мегапоселок…
Надо сказать, что в те годы по многим улицам не так просто было проехать. Асфальта не было нигде, даже Сиверское шоссе было щебеночным. Народ предпочитал ходить по пешеходным панелям, а не по проезжей части, как теперь. И на этих панелях были протоптаны вполне приличные дорожки-тропинки. Большей частью по ним-то мы и катались на своих педиках. Да-да, именно педиках, а не великах. Политкорректные велики появились значительно позже… Конечно, прохожим наша езда не слишком нравилась. Иногда случались конфликты, причем не только вербального свойства. Но в целом разделение тропиночных ресурсов имело место быть. Однако не только пешеходов надо было остерегаться. Дело в том, что частенько на панель вылезали корни деревьев, растущих за соседним забором. Очень мне запомнился один корешок на углу улиц Тургенева и Чехова. Располагался он, как ни странно, не поперек дорожки, а вдоль неё, и имел форму небольшого трамплинчика. Десятки раз проезжал рядом с ним, но в тот памятный раз проехал чересчур рядом. Короче, переднее колесо прошло рядом, а вот заднее как раз и наехало на корешок… Наверно, очень интересно было наблюдать со стороны характер моего (и велосипеда) дальнейшего перемещения в пространстве. Думается, что по этому поводу можно составить неплохую физическую задачу типа – «Какова должна быть минимальная скорость движения велосипедиста, чтобы, наехав задним колесом на трамплин высотой h, он совершил кувырок через переднее колесо?». Указав, разумеется, расстояние между осями колес, расположение центра масс и т.п. Но это сейчас думается. А тогда, отделавшись сравнительно легкими ушибами, я думал о другом. И вскоре свою задумку осуществил – добравшись до дома, взял топор, вернулся на место катастрофы и сровнял злополучный корень с землей. И так было ясно, что минимальную скорость я значительно превысил…
В те годы вырицкий железнодорожный магазин имел для жителей очень большое значение. Снабжался он существенно лучше остальных, сельповских. Но очереди, конечно, в нем бывали. Не то, что пряников, но и черного хлеба всегда не хватало для всех. Меня, правда, в очередь за хлебом не отправляли. В нашей семье главным снабженцем был отец, работавший в Ленинграде и каждый вечер возвращавшийся с набитым вещмешком (типа «котомка обыкновенная»). Ведь приходилось возить не только хлеб и другие продукты, но даже и стройматериалы (цемент, гвозди и т.д. и т.п.). Но все-таки приходилось и мне бывать в ж.-д. магазине. И запомнился он мне двумя совершенно экзотическими для того времени продуктами: консервированными крабами и консервированными же ананасами. И сейчас перед глазами стоят пирамиды, сложенные из банок (был такой способ заполнения магазинных полок – банки укладывались в шахматном порядке), на которых была нарисована большая звезда (конечно, 5-конечная) и крупными буквами написано слово СНАТКА. Только несколько лет спустя я догадался, что слово-то было написано не по-русски. И произносить его следует ЧАТКА (от Камчатки, должно быть). А тогда казалось, что есть же такая рыба – снетки. Ну, а это снатка. Как оказалась экспортная партия крабовых консервов в Вырице – вряд ли теперь кто скажет. Не исключено, что в условиях холодной войны просто какой-нибудь заграничный «онищенко» взял да и запретил ввоз русских крабов под надуманным благовидным предлогом. Надо сказать, что крабы эти украшали прилавок очень долго. То ли дороги были, то ли баловством в народе считались – не знаю. Во всяком случае, мне их пробовать не доводилось. А вот банку ананасов отец на какой-то домашний праздник купил. И все попробовали. Больше одного кусочка я съесть не смог – до того была жгучей жидкость, в которой эти кусочки плавали. А кому-то понравилось…
Однажды, в начале 1950-х, мой старший двоюродный брат (далее по тексту – СДБ) организовал пеший поход. Он где-то раздобыл военную топографическую карту, долго её изучал с курвиметром в руках и, наконец, выбрал кольцевой маршрут – до Поселка на поезде, по р. Онце до Ширского озера, по азимуту до Дружной Горки, по восточному берегу Орлинского озера до деревни Заозерье, потом выход на разобранную (или строящуюся?) железную дорогу и далее по этой дороге до Витебской ж. д., далее до станции Слудицы и от Слудиц до Вырицы - на поезде. По расчетам СДБ выходило, что за день мы вполне одолеем этот маршрут. Никто, конечно, проверять его расчеты не стал - СДБ был уже студентом и пользовался в округе непререкаемым авторитетом.
И вот погожим августовским утром мы выступили. Участников набралось трое: СДБ, я и мой одногодок – дальний ленинградский родственник (далее – ДР). Последний как раз приехал на пару дней погостить в Вырицу, и тут же был мобилизован. Поначалу всё происходило строго по намеченному плану – от 1-й платформы доехали до Поселка, дошли до кирпичного завода, где свернули налево и отправились вверх по Онце. Кстати, почему, с чьей нелёгкой руки этот ручей именуется со сравнительно недавних пор Онзой? Ещё одна вырицкая топонимическая загадка. Лесничество осталось Онцевским, а старая добрая Онца превратилась в неудобопроизносимую Онзу. Кто постарался...?
Впрочем, тогда мы о топонимике не думали, а шли себе и шли к Ширскому озеру. И благополучно вышли к нему, предварительно миновав кордоны Боровик и Соловей. Озеро, однако, оказалось не слишком впечатляющим, поэтому мы не задержались на нём, а сразу повернули на запад – по плану надо было пробираться к Дружной Горке. Тут скорость нашего передвижения заметно упала – пришлось преодолевать густолесье и болота. Это место запомнилось также встречей со змеёй, до этого мне встречать змей в вырицких лесах не доводилось. Но змея нас не тронула, мы ее – тоже. А вскоре на пути попалась лесная дорога, которая привела нас к реке Орлинке. Там уже и до Дружной Горки (а стало быть, и до Орлинского озера) было недалеко. Орлинское нам понравилось гораздо больше Ширского. Правда, берег большей частью был в камышах, но всё же встретился небольшой пляжик, на котором мы сделали короткий привал, перекусили и искупались – день был солнечный и теплый. Наверно, около часа там и просидели. Да и озеро оказалось длинным – почти 6 км. Наконец, дотопали до Заозерья. А там уж и разобранную железную дорогу обнаружили. День начал уже клониться к вечеру, а до Слудиц согласно показаниям курвиметра оставалось ещё не менее 20 км. «Должны успеть»,- сказал СДБ. И мы двинулись на восток... Продвижение по этой дороге не оставило в памяти каких-либо существенных воспоминаний. Песчаная насыпь, уходящая к горизонту – и всё... Никаких шпал, никаких рельсов. Никаких примет недавних военных действий. Или, может быть, мы уже так устали, что ничего не замечали вокруг.
К Витебской ж.д. подошли уже в глубоких сумерках, а на станцию Слудицы вступили при полной темноте. Тут-то план похода и дал сбой – пассажирские поезда уже не ходили. Идти пешком 12 км до Вырицы у нас уже не было сил. Да и когда бы мы пришли? Родители, наверно, и так уже «стояли на ушах». К счастью, на станции стоял под парами грузовой состав. Продолжить путешествие решили на нём – выбора всё равно не было. Конечно, с самого начала была такая мысль - а вдруг, в Вырице не будет остановки? Но мы её постарались отогнать – если в каких-то Слудицах состав остановился, то уж на нашей-то Вырице, такой крупной многопутной станции, просто обязан остановиться. Тем не менее, найдя цистерну с переходной площадкой, первым делом проверили – есть ли на ней стоп-кран. На всякий крайний случай... Через некоторое время поезд тронулся, мы поехали. Когда подъехали к Вырице, поезд слегка притормозил, но останавливаться не стал. Более того, переехав через Оредеж, машинист поддал пару. Вот уже наша цистерна проскочила переезд, и тогда СДБ скомандовал: «Рви!». Команда была исполнена незамедлительно, благо руку на рукоятку стоп-крана я положил еще до моста. Стоп-кран сработал без осечки...
Здесь нелишне напомнить, что в те времена практически у каждого стоп-крана висела табличка, предупреждавшая об уголовной ответственности каждого, остановившего поезд без крайней необходимости. То была сталинская эпоха, когда подобным обещаниям все безоговорочно верили – и не без основания. Страх стать уголовником оказался куда сильнее страха прыгнуть в темноту с подножки фактически еще не успевшего сколько-нибудь затормозить поезда. Я был ближе всех к краю площадки и спрыгнул первым... Прыгнул как положено – лицом по ходу движения, оттолкнувшись назад. Но на ногах не устоял, куда там... Покатился кубарем. Зато какие были искры из глаз! Целый сноп искр! В темноте они хорошо смотрелись Никогда больше таких не видел. В целом, упал я удачно - ни на какие инородные предметы не напоролся, никакие конечности не сломал. Когда закончил кувыркаться, бросился прочь от поезда. Только перемахнул через встречный путь, и тут какая-то неведомая сила вновь бросила меня на землю. Оказывается, я в темноте не заметил две семафорные проволоки, на которые с разбегу и налетел. Они сначала спружинили, а потом отбросили меня назад... Опять поднялся, подлез под проволоками и вот я уже сижу в канаве, в кустах. Почти не дышу, слушаю, наблюдаю. Спутников моих не видно и не слышно. Поезд стоял довольно долго, потом кто-то, тихо матерясь, прошел вдоль состава, нашел наш открытый стоп-кран, закрыл его и вернулся в сторону паровоза. Наконец, поезд ушел. Я вылез из канавы, походил по Симбирской улице – нет никого, пропали мои спутники. Словно и не было их никогда.
Пришлось домой одному возвращаться. Дома выяснилось, что СДБ давно уже вернулся, на вопрос: «А где остальные?» ничего не ответил, взял велосипед, фонарь и уехал, оставив родню в ещё большем волнении. Минут через 15 после моего прихода вернулся и ДР. Вырицы он совсем не знал, но каким-то чудом в первом часу ночи ему удалось достучаться в какой-то дом, где нашлась добрая душа, которая не только знала, где находится улица Ломоносова, но и довела бедолагу до самого дома. Значительно позже возвратился с поисков СДБ.
Грибная пора - начало сентября, заморозков ещё не было. Мы с одноклассником идем в лес. Но не за грибами.
Все летние каникулы мы с ним не встречались, а когда 1 сентября явились в школу и обменялись летними новостями и похождениями, то выяснилось, что он этим летом наткнулся в лесу на место с множеством интересных вещей - патронов, штыков, касок и даже вроде винтовок... И предложил меня туда сводить. А я, конечно, с радостью согласился. Ну, и пошли - за Ловкое поле. День, однако, оказался неудачным (а м. б. счастливым?) - нужное место так и не удалось найти. Хотя и пробродили по лесу не один час. Но особенно не расстроились - погода была отличная, прогулялись хорошо.
Возвращаясь домой, остановились у первого омута – ополоснуть в Ловком ручье руки и лица от паутины и прочего лесного мусора. При этом занятии у меня (а может быть и у приятеля – не помню сейчас точно) из кармана выпал в ручей перочинный ножичек. Но то, что именно я его нащупал на дне (глубина-то там была всего ничего) и извлек на свет божий – это я помню совершенно отчетливо. Извлек и начал просушивать (заржаветь же может, если не просушить сразу) – открываю и закрываю лезвие, дую в щель. Приятель пока моется. В это время из леса выходит тетка с большой корзиной и направляется по тропинке в нашу сторону. Подходит ближе, и тут я решил узнать у неё который сейчас час. Ну, и вежливо так спрашиваю. А сам в это время машинально продолжаю открывать и закрывать ножичек. Тётка останавливается, смотрит на нас, да вдруг как заголосит: «Родненькие!! Не надо!!! За что???». Бросает корзину и бежит обратно в лес...
Ну, и перепугались мы! Не меньше тётки. Тоже начали в два голоса кричать ей вслед. Что уж кричали – не вспомнить. Но, должно быть, что-то убедительное. Во всяком случае, остановилась она. Дошло до неё все-таки, что не покушаемся мы ни на жизнь её, ни на грибы. Через Ловкое поле пошли уже втроем. Точнее, мы с приятелем впереди, а тетка с корзиной – сзади, соблюдая на всякий случай приличную дистанцию. Вскоре миновали Таежную машиноиспытательную станцию (теперь это Опытно-механический завод), вышли к переезду, где разошлись каждый в свою сторону.
В 1954-м, то ли в 1955-м мой двоюродный брат решил совершить очередной пеший поход. И как раз таки на Кузнецовское озеро. Участников долго искать не пришлось. Дело было в начале лета, в доме родителей брата появились дачники, точнее дачницы - красивая рослая девушка Таня, лет 17-ти, и её мама - тоже статная, видная и, как я теперь понимаю, совсем ещё не старая женщина. Они не были случайными дачницами. Таня с мамой жили в Ленинграде в одной из комнат громадной коммунальной квартиры, а в соседней комнате были прописаны родители брата, да и сам брат тоже. Последние несколько лет он и жил там большую часть года, поскольку после окончания вырицкой школы №1 поступил в ЛГУ и к описываемому моменту то ли писал дипломную работу, то ли уже где-то работал. Поэтому брат был хорошо знаком и с Таней, и с её мамой. Более того, по общему мнению окружающих, мама Тани серьезно присматривалась к брату как к своему потенциальному зятю.
Вот этим-то дачницам брат и предложил осмотреть красивое лесное озеро Кузнецовское, которое, правда, сам не видел, но давно хотел посетить. Дамы с радостью согласились, им уже успели надоесть прогулки на реку и по ближайшим окрестностям, захотелось сходить куда-нибудь подальше. Тут некстати и я подвернулся под руку и был включен в группу четвертым. Ближайшим погожим утром мы и выступили, прихватив ещё с собой дворового пса (пусть и собачина прогуляется).
Путь был намечен простой – по Сиверскому шоссе до переезда и далее до Мин, потом по дороге до Введенского и далее до Борисова, где предполагалось опросить местных жителей на предмет направления дальнейшего передвижения. Как было намечено, так и пошли. В то время по шоссе ходить было спокойно и безопасно – никаких тебе легковушек, только редкие грузовики да цыганские телеги. Так - за разговорами обо всём и ни о чём - довольно незаметно добрались до Борисова. Как и ожидалось, сразу обнаружился местный житель. Выслушал наш вопрос, слегка удивился и указал на лес. Мол, видите просвет по верхушкам – там канава, по ней и топайте не сворачивая. Ну, и потопали…
Неожиданно оказалось, что в лесу полно комаров. А дамы-то с голыми ногами, по-дачному. Конечно, никаких антикомариных средств у нас не было. Да их в то время вообще в продаже не было, если не считать одеколона «Гвоздика». Но и одеколона мы не прихватили. Однако вопроса о том, стоит ли идти дальше, не возникло. Ведь впереди нас ждало прекрасное лесное озеро! Сорвали по березовой ветке и пошли дальше и дальше, непрерывно похлестывая себя ветками по разным местам. И в конце концов дошли-таки! Разочарованию нашему не было предела… Коричневая торфяная вода, черные остатки древесных стволов, торчащие из воды под разными углами, никаких следов тропы по берегу (программой-максимум был предусмотрен обход вокруг озера) и увеличенное количество комаров. Вот и все достопримечательности. Поглазели мы на них немного, после чего пришли к единодушному решению – немедленно идти обратно. Даже не устраивая пикника, прописанного в программе-минимум.
Возвращались домой тем же путем, но каким же длинным он показался. Шли долго и медленно. Разговаривать уже никто не хотел. При подходе к Минам начала прихрамывать Танина мама. Когда вышли на Сиверское шоссе, к хромоте добавилось легкое постанывание. А когда проходили мимо Петропавловской церкви, она вдруг с выражением произнесла: «Господи! За какие грехи?». Эта фраза периодически звучала всю дальнейшую дорогу до дома, но уже не так выразительно и всё тише и тише…
Домой добрались уже к вечеру. Устали, конечно, все изрядно. Как-никак, 45 километров за день. Даже пёс устал. И может быть больше других, потому как в начале пути бегал вокруг нас кругами, забегал вперед, возвращался и совершал другие безрассудные собачьи маневры. Поэтому лишних километров 5 наверняка набегал. В конце же пути он плёлся последним… Потом он, бедняга, пару дней отлёживался в своей будке.
Да. После этого похода матримониальные планы Таниной мамы были скорректированы – брат из кандидатов в зятья был исключен.
Воспоминания об Иване Сотникове
Андрей Барановский
В Вырице все интересное умирает каждый месяц, а что конвертируется, - не ясно. 19 ноября хоронили художника-священника Ивана Сотникова. Отпевали его в церкви на Роменской улице, где он служил, и было множество народа, богема, священники. Добросердечнй он был человек, но надо же сказать и что-то для Вырицы.
Как один из птенцов Алексея Коровина, Сотников работал в Казанской церкви в 1980 гг. истопником, а уже в новом веке бывало, что служил сам. Некоторые шутили, что особенно хорошо он проводил панихиды и отпевания. Сотников с матушкой Татьяной мечтали остаться в Вырице, но никак не могли ни дачу нанять, ни прикупить что-то по грабительским ценам.
Выяснилось вскоре, что в Черногории в 10 раз дешевле с видом на море домики и культура вокруг вся та же православная. С появлением, Черногории в жизни о. Ивана, он у многих пропал с поля зрения, каждое лето, отсутствуя в Вырице. То, что он стал в 1996 году священником, для меня такая же была неожиданность, как и я для него в качестве историка… С живописью его туманно-аванградной я сталкивался с 20 лет в разных рок-н-рольных компаниях. Картинки Сотникова маслом на картоне обычно дарились, менялись на бутылку или продавалась за 50 долларов иностранных ценителям кухонного ленинградского авангарда. .
Но годы идут и все стали маститыми. О. Иван Сотников к тому времени нарожал множество детей, подобрел. Остроумие с богословием срослись в дополнение к фольклору хитроватых «Митьков». Жить бы ему и радоваться в Черногории и СПБ, но бурная молодость взяла печальным образом свое и таких роскошных человеческих похорон я давно не видел. К слову сказать, о. Георгий Преображенский, как настоятель, вероятно, решил, наконец, повернуться ближе к городской общественности и предложил похоронить попа-авангардиста возле нашей любимой церкви. В то время, как официальная Вырица не приютила на своем кладбище ни Кирилла Лаврова, ни Светина, ее клерикальная власть, подчеркнула, что бывший знаменитый истопник и барон по женской линии — ей дорог. Минувшей весной, издавая каталог «Вырица с мольбертом», - мы находились с отцом-Иваном в постоянной переписке. Вместо себя, он предлагал включить работки разных художников-дачников. Всякая зависть была ему чужда, а духовные взгляды ближе к христианским, чем к Рублевскому шоссе. Но вот серафимовскому-кировскому проспекту была посвящена его, пожалуй, самая известная его картина: «Зима». Два ее варианта – в Русском музее и на руках у хороших людей.
Раб Божий Ондрейка.
Рукопись дневника гимназистки из Вырицы 1907 года
